Древний платан – хранитель набережной Ялты
На набережную Ялты ведёт самая красивая улица в городе – Пушкинская. Вдоль неё растут деревья, которые не очень изменились с того времени, как их рисовал Константин Коровин. Они узнаются. Когда выйдете на набережную, поверните налево и чуть-чуть пройдите. Его сразу узнаете, даже если до этого никогда не видели. Первая мысль: Пушкин ошибся, не дуб, Чинар растёт у лукоморья…
Платан, так ещё называют их. Когда Александр Сергеевич родился, этому дереву уже было лет 300. И это всё. Никто точно не знает, сколько ему лет. Может, дерево это могло бы оправдать запятнанную честь Ивана Грозного. А может, оно помнит Василия Тёмного. Но только в его ветвях может сидеть русалка. Это сразу, при одном взгляде на этот Чинар, убедительно. Но всё-таки, возникает вопрос. Почему на Руси русалки на ветвях сидят? Кто-нибудь может что-нибудь вразумительное на это ответить? Вот только чего невозможно представить на этом Платане, так это цепи. Ну, невозможно – и всё. Это загадка. Но вы сразу это поймёте, когда увидите его пятнистую, похожую на тело дракона, кожу. Вообще, когда видишь это дерево, то начинаешь не просто видеть глазами Пушкина, а стремительно корректировать его. Это тоже тайна этого места.
Время «независимости» отметились лишь уничтожением травы под этим деревом. Её засыпали галькой. Стало…, впрочем, сами понимаете, как стало. За 20 лет из Ялты исчезли десятки и десятки старых, деревьев, помнящих Чехова, Васильева, Левитана, Достоевскую, Бунина. Как-то Чехов и Бунин возвращались домой, в домик писателя, говорили о чём-то серьёзном. Вдруг, Антон Павлович быстро подошёл к окну с белой колышущейся занавеской и сказал: «Какой ужас, Чехова ночью зарезали, у татарки, представляете?» Бунин вытаращил глаза, на что Чехов, смеясь, ответил, завтра весь город будет говорить об этом. Вот в этом Ялта осталась такой же. Время «незалежности» лишь усилило это. Да примерилось с топором к платанам на улице Пушкина, к тем самым, которые рисовал Коровин. Исчезли 300-летние тополя с аллеи на набережную, где народ, в советское ещё время, читал выставленные газеты.
Потом туда приходили мужчины старшего поколения, поговорить, когда рухнула перестройка. Именно рухнула, потому что рухаться – по-украински, значит двигаться. А потом и газеты, и разговорчивые пенсионеры помешали киоскам, с иностранными шмотками, и громадными изображениями наглых дамочек в неглиже. Исчезли столетние платаны с аллеи перед ялтинским базаром, под узорчатыми кронами которых прятались от летнего зноя вместе с горами арбузов продавцы и покупатели. Это было удивительное место. Как бы солнце не буйствовало над Ялтой, стоило подойти к базару, и под кронами платанов на тебя спускалось такая живительная, такая ласкающая прохлада. Но, негде стало ставить машины.
Украина, несмотря на свою бедность, занимала первое место в Европе по потреблению автомобилей. Снесли бы все платаны, если бы местные пенсионеры, кандидаты наук, на добровольных началах, работающие в Ботаническом саду, буквально, не были бы готовы броситься на пилы, купленные счастливыми обладателями иномарок. Почти бесплатные работники Ботанического сада, чтобы добыть денег на сегодняшний обед, прячась под деревьями, торговали какими-то невероятными растениями, которые могут расти, например, в тазиках. А заодно, шёпотом рассказывали, как среди розария всемирно известного, старейшего Ботанического сада, нарезаются куски земли, под строительство коттеджей, спиливаются редчайшие, с таким трудом посаженные и выращенные ещё не в этом веке, редкие деревья.
Жаль столетние глицинии, погибшие в погонях за евроремонтами, жаль цветущие рододендроны, которым тоже был не один десяток лет, и поэтому они скрывали витрины магазинов. Жаль удивительно в тон подобранных камней, из которых сложены необычные замки наших аристократов, дачи нашей интеллигенции, не столько дорогие и богатые, сколько изысканные, сделанные с любовью, неторопливо. Многие из них успели замазать слоем импортной штукатурки. Видно, саманные белёные хаты в степи без единого дерева не давали покоя среди скал, могучих деревьев и сурового аскетизма архитектуры иного народа. Только вся эта суета последних двух веков отступает, как выйдешь на набережную к Платану. Неотступна, как глубина Чёрного моря, столь же глубокая история Руси оживает.
Про этот Платан ходит предание. Если не боитесь, лучше зимой, нужно остаться на ночь у Платана, в безлюдье. Дождаться, как опустится мрак, и подёрнется серебряной зыбью вода, тогда расступятся волны, и на берег выйдут лошади. Если не испугаться и накинуть на одну из них уздечку, обвести её вокруг Платана, то она останется и будет служить. Только лучше этого не делать. Потому что лошади эти, как волки – всё время в лес смотрят, так они – всё время посматривают в сторону моря. Лучше не мучить и отпустить её. И уздечки не накидывать. А только ждать. Терпеливо ждать её по ночам у Платана. И тогда, вот только неизвестно когда, однажды, в лунную ночь волны расступятся, она тихо выйдет из воды, ткнётся мягкими губами в ладонь и положит огромную жемчужину.
Только лошадь надо покормить, либо свежеиспечённым в русской печи хлебом, либо сушёным в ней же персиком. Не знаю почему, но очень важно её покормить. Такую же жемчужину, из того же места, держит на лапке грифон на гербе Крыма. В одно мгновение слетает он на этот Платан с вершины Уральских гор. Крым – дом грифона. А жемчуг этот есть только в Чёрном море у берега этого Платана. У лукоморья Чинара. Вот такое странное предание «старины глубокой».
